Операция «Остров Крым» - Страница 53

– Не, я просто так сказал, – Степцов аж попятился.

– Яйца дверью прищемить. Ну или руку там, – предложил Анисимов.

– И что ты тогда скажешь?

– Когда?

– Ну не когда, а в случае чего?

– Чего?

Все знали чего, и никто не решался произнести вслух. Шансы батальона таяли с каждой минутой, их могли еще взять в плен, и тогда… Синяки и выбитые зубы это одно, это можно сказать – сопротивлялся. А сломанные дверью пальцы – это уже… Палишко поморщился. Фашизмом каким-то отдает. Фанеру пробивать – нормально, солдата же надо воспитывать. На всю ночь молодого привязать к сушилке тоже нормально. А пальцы дверью ломать…

Нравственный закон тут был решительно ни при чем: просто и Палишко, и его подчиненные за пределами школьной программы ничего не читали, да и ту в них впихнули с великим трудом, но уж от «Молодой гвардии» никак было не отвертеться, и поэтому все, что затейливей кулачной практики, было в голове связано с эсэсовскими мундирами, а их примерять, даже мысленно, что-то не хотелось. Деды ж воевали!

– Остап! – обратился он к рядовому Остапчуку, любимой боксерской груше всего отделения. – Давай придумай че-нить.

– Я… попробую, товарищ лейтенант, – почти уверенно сказал Генка.

Палишко слегка удивился. Он думал, придется поднажать, чтобы Генку заставить сделать то, чего никто делать не хочет, – а тут вон как вышло.

– Что ты попробуешь? – переспросил он.

– Понимаете, товарищ лейтенант, – заторопился Генка. – ну, то есть, я думаю, что он сам не знает, какой код там включил этот. И приказов этот тоже не слушается, так? То есть он будет что угодно говорить, этому все равно. Но он же говорит в эту штуку, то есть тот, который там, его слышит, так?

– Ну, – сказал лейтенант. – Короче!

– Нужно, чтобы он кричал.

До Палишко сначала не дошло. Потом дошло. Но он так ничего и не сказал, и Генка кинулся уточнять:

– И сказать этому, который там, что мы не перестанем, пока он не откроет. Так?

– Делай, – сказал Палишко. – Давай, командуй, только быстро!

Гена был начитанный мальчик с развитым воображением. Он думал над решением проблемы и вспомнил, что видел на столе подходящую вещь.

Он обшарил стол и нашел то, что нужно. Ручки и карандаши уже растащили, в известных целях помылили и бумагу, но на эту штучку никто не позарился – назначение ее было неясно. Генка при всей своей начитанности сам не знал, как она называется и для чего нужна, но выглядела она как самое то, что надо. Может быть, и делать ничего не придется – пленник посмотрит на хромированные клыки, два снизу и два сверху, посмотрит и испугается холодного стального блеска… Испугается так, как боится его сам Гена.

У Гены Остапчука было очень живое воображение.

Беляк лежал на полу, закрыв глаза, – с понтом, без сознания. Но Палишко знал, по дыханию слышал, что гад притворяется.

– Ну? – спросил лейтенант. – Очухался?

Беляк открыл глаза. Насколько смог. И опять за свою шарманку:

– Да, я в сознании и готов принять вашу сдачу в плен…

Ну не ебнутый ли? Палишко кивнул Остапчуку: давай командуй.

– Значит, так, – в голосе солдатика даже металл какой-то появился, – тащите сюда, на середину, это кресло и привяжите его.

С кресла все подушки уже поснимали для раненых, остался только железный костяк, рама. И эту раму Анисимов и Степцов, как зайчики, вытащили на середину, не дожидаясь пинка со стороны лейтенанта.

И тут-то Палишке стало страшно. Только деваться-то уже некуда.

– Сколько у вас раненых? – гнул свое беляк. – Сколько из них уже умерло?

Его подхватили под руки, перетащили на останки кресла и, перекинув локти через спинку, привязали запястья к ее стальной поперечине. Руки тут же оказались вывернутыми, как на дыбе, – спинка была слишком широкой. Спохватились, что сначала одежду снять надо было – ладно, разрезали, стянули на локти.

– Четверо, сука, – сказал Палишко. – И ты за каждого ответишь, понятно?

Беляк повернул голову. Налитые кровью глаза выглядели жутко.

– Знаешь, от чего умирают большинство раненых, если не оказать помощь вовремя? От шока. Ты вообще знаешь, что такое шок? В медицинском смысле, а не то, что у тебя было вчера, когда ты в магазине увидел тридцать сортов пива?

И тут Палишко окончательно убедился, что перед ним нелюдь. Человека бы или совесть прохватила, или страх за свою шкуру, а этот…

Он взял радио, включил рычажок в режим передачи.

– Ему скажи. Человеку своему, который там сидит.

– Я тебе скажу, лейтенант Палишко. И твоим быкам. Шок отличается от других… сосудистых состояний… тем, что его запускает центральная нервная система. Мозг, – беляк запрокинул голову для длинного, какого-то мучительного вдоха, – или то, что вам его заменяет… получает болевой сигнал предельной мощности…

Остапчук взял его этой блескучей хреновиной за ухо и сначала проколол, а потом рванул на себя.

Звук получился такой, что Палишко чуть не вытошнило – но крик тут же заглушил его. И видно было, что беляк старается сдержаться – а ничего не выходит, само из горла рвется, все тело вопит. Палишко хотел ему под самый нос радио сунуть, но он головой мотал, пришлось за волосы придержать.

– Нет, – простонал гад. – Нет… нет…

Ага, сломался, паскуда.

– Давай, проси, – сказал лейтенант. – Проси теперь!

– Нет, – беляк выдохнул. – Не такая. Эта вызовет максимум коллапс… а шок… шок – это сигнал о массированной кровопотере. Ты понимаешь… что значит «массированной»… лейтенант?