Операция «Остров Крым» - Страница 40

– Мы их возьмем, – сказал Карташов.

– Нет! Не надо. Потеряешь людей зря. Есть план получше. Они хотят двинуть на север через заповедник. Посылай людей с минометами в обход, к Изобильному – мы взорвем мост через Альму, а вы их раздавите. Так мы сможем обойтись вообще без потерь.

– Где вы? Сколько вас?

– Мало! Не рассчитывай на меня: я взорву мост и буду сообщать тебе об их перемещениях, но мне некого послать на помощь. Все, не могу говорить – связь через полчаса.

Карташов положил наушник. На миг мелькнуло подозрение – а не ловушка ли это? Но будь это ловушка, кто бы дал Верещагину говорить под дулом по-английски?

– Дай мне Кишмеева, – сказал он радисту.

– Яшма-4 вызывает Яшму-12, – забубнил радист в микрофон. – Яшма-4 вызывает Яшму-12…

* * *

Лебедь наскочил было на Глеба с матюками, но скоро понял, что поступает как сволочь: все-таки Асмоловский шел не куда-нибудь, а к нему на выручку, и не его вина, что разведчики с обеих сторон напутали, приняли своих за врагов, и части схлобыстнулись в темноте.

Добравшись до телевышки, он закурил сигару и нашел в себе силы извиниться. Глеб изложил ему план Верещагина и показал карту. Сам Верещагин стоял рядом и помалкивал этаким паинькой в присутствии старших по званию.

Майору план понравился, но оставался один вопрос: кому прикрывать отход?

– Моя рота свежая, так что оставаться нам, – сказал Глеб.

– Здесь не нужна рота, – вступил наконец Верещагин. – Достаточно взвода. Оставьте Палишко и отступайте.

– Почему это ты вдруг распоряжаешься, кого из офицеров мне оставить? – разозлился Глеб.

– Я не распоряжаюсь, а предлагаю. Наблюдая за вами, я рассудил, что Палишко – второй по компетентности в роте. Остальные слишком молоды…

– Не заливай, – майор перегнал сигару из одного угла рта в другой. – Ты рассудил, что Палишко сволочь, и его не жалко. Вот только ты не рассудил, что он трус, и никто из нас не доверит ему прикрывать спину.

– Нет, это я тоже рассудил. Я напугаю его сильней, чем белые.

– Я останусь, – сказал Глеб. – Со мной только добровольцы.

Во взгляде майора он прочел облегчение. Ну в самом деле, не на Палишко же оставлять отход, и не на мальчишек Говорова и Васюка.

– Глеб… – начал было Верещагин.

– Заткнись. У тебя есть шикарный план в случае чего просто спуститься вниз и раствориться в толпе, так? Ну а мы в случае чего просто разобьемся поотделенно и уйдем вот этими тропками через заповедник.

– Хорошо, – согласился разведчик. – И последнее. Раненые. Я рекомендовал бы оставить их здесь. Имею в виду тяжелых.

Немая сцена.

– Я понимаю, как это звучит. Но так лучше. Белые держатся цивилизованных методов войны. Сейчас раненые связывают руки вам. Когда белые возьмут их в плен, руки будут связаны уже у них. Медпомощь, эвакуация, охрана – на все это потребуются люди, тем меньше отправится в погоню за вами.

– Все это, конечно, очень бла-ародно, – огрызнулся Глеб, – но самых тяжелых мы уже отправили с комендантской ротой в Симферополь.

– Жаль, – все тем же машинным голосом сказал старлей. – Когда я говорил, что там скверная дорога, я имел в виду – даже по нашим меркам скверная. Тяжелые могут не выдержать.

– Значит, судьба такая, – отрубил майор. И прищурился, вспоминая.

– Я тут одного беляка взял. Не хочешь пообщаться?

* * *

Джемаль Ахмет-Гирей не думал, что его оставят в живых. Красные, кажется, ошиблись на его счет, когда он без нажима рассказал, что происходит в Ялте. Они решили, что он струсил – а он всего лишь хотел, чтобы они поняли, как безнадежно их положение.

Потом его связанного бросили на пол штабной машины, и пошли мучительные часы выползания батальона из Ялты. Если Гирей мешал передвигаться внутри машины или о нем вспоминали, его просто пинали ногами, но особо жестокого обращения не было – только духота, боль в связанных руках и страх погибнуть от чужой или своей пули.

Когда его выволокли наконец из машины на предутренний холод, Гирей попытался выпрямить спину и держаться как подобает потомку чингизидов.

В кабинете, куда его привели, оказалось трое советских: давешний майор, новый капитан и старший лейтенант в прыжковом костюме без знаков различия. Гирей поневоле облизнул сухие губы. Отсутствие знаков различия не обещало ничего хорошего. Но гордость и кровь чингизидов брали свое: он назвал свое имя, номер и звание, после чего всем видом дал понять, что на другие вопросы отвечать не будет.

Старший лейтенант достал нож, зашел Гирею за спину и перерезал путы.

– Кофе хочешь? – спросил он, вкладывая нож в ножны. Гирей опять промолчал, на этот раз потрясенно.

– Я все равно налью. Разминай руки.

Он нацедил из кофеварки четыре стаканчика – себе и двум другим офицерам, четвертый пододвинул к Гирею. Показал глазами на стул. Гирей сел. Взять кофе сил не было – руки налились болью. Джемаль не смог удержать стон.

– Все нормально, это пройдет, – разведчик поднес к губам пленного стакан. – Пей. Осторожно, горячий.

Отказаться тоже не было сил: слишком мучила жажда.

– Джемаль Ахмет-Гирей, третий сын Рефата Ахмет-Гирея, подпоручик резерва, – старший лейтенант говорил, будто досье читал. Откуда он знает? Ах да, он же шпион. – Так ты, значит, решил захватить генерала Драчева?

Джемаль не отвечал, продолжал разминать руки.

– Шамиль! – крикнул старший лейтенант. Показался еще один, в чине рядового. Ненамного старше Гирея и тоже явный татарин.

– Своди пленного в сортир, – велел офицер. – А потом запри в генераторной.